Статьи


Колымская земля сказала: «С Богом, иноходец!». Игорю Кохановскому исполнилось 85 лет

Колымская земля сказала: «С Богом, иноходец!»
Игорю Кохановскому исполнилось 85 лет

Песни на слова советского и российского поэта Игоря Кохановского исполняли Владимир Высоцкий, Клавдия Шульженко, Юрий Антонов, Тамара Гвердцители, Лев Лещенко, Иосиф Кобзон, София Ротару, Вячеслав Добрынин, Игорь Николаев, Ирина Аллегрова, "Земляне", ВИА "Самоцветы". 2 апреля Игорю Васильевичу исполнилось 85 лет.

Появившись на свет в Магадане в начале "Большого террора" в семье репрессированного сотрудника "Дальстроя", Игорь Кохановский волей судьбы оказался в столице и даже - за одной партой с Владимиром Высоцким. Эта публикация, напечатанная в «МК», посвящена юбилею И. Кохановского.


- Вы написали несколько книг о Высоцком и дали десятки интервью. Возможно ли после всего сказанного вспомнить какой-то новый эпизод?
- В апреле 1965 года, когда было решено, что уезжаю работать в Магадан, я устроил отходную. На посиделки пришли девушка, с которой я встречался, моя сестра, мама и Володя.


Сидели, выпивали, и тут он попросил тишины, достал из кармана листок бумаги, где фломастерами был написан текст "Мой друг уехал в Магадан", каждый куплет разными цветами.


Он спел нам эту песню и подарил ее мне. Листок долго-долго у меня хранился, но потом куда-то подевался.


- В 1937 году родились Валентин Распутин, Владимир Маканин, Александр Вампилов, Андрей Битов, поэты Белла Ахмадулина и Юнна Мориц, драматург Марк Розовский - целая плеяда выдающихся литераторов. Какое объяснение можно дать такому феномену?
- Здесь не может быть внятного ответа. Так звезды сошлись. В ответ на репрессии в стране родились мы, которые в душе были против террора и всячески старались ему противостоять.


- Магадан 60-х был уголовной столицей Союза?
- В 1965 году абсолютно никакого блатного налета у города не было. Все блатные уже уехали на материк. А те, кто там остался, - сплошь интеллигенция. Например, Ирина Казимировна Янковская (ее девичья фамилия Корвин-Пиотровская) - полька по национальности.
Ее родителей подвергли репрессиям, а когда она окончила школу, ее тоже посадили. Она отмахала полтора десятка лет в лагерях.  Вот таких людей я встречал там. Многие из них работали на Магаданском телевидении.


- Как тюремная субкультура повлияла на ваше творчество?
- С блатной песней связана такая история. 1953 год. Умирает усатый вождь, объявляют амнистию, причем только уголовникам. Наш двор на улице Неглинной, 14, превратился в воровскую малину. Двор был квадратным по форме, проходной: два выхода по диагонали, в двух других лежали катушки от кабеля.


Их превратили в столы, на которых разливали спиртные напитки, играли в карты. Мне тогда мама, как раз после окончания семилетки, подарила гитару.
А тут собирается компания: вор-карманник Карпуха своими длинными музыкальными пальцами играл на гармошке, другой - на гитаре. Они пели:
 
Шнырит урка 
    в ширме у майданщика,
Бродит фраер 
             в тишине ночной,
Он вынул бумбера, 
       осмотрел бананчика,
Зыцал по блатному:
 "Штемп, легавый, стой!"


Ничего не понятно, а завораживало. "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела" или "Алешка жарил на баяне..." очаровывали своей лихостью, так что я попросил показать аккорды на семиструнной гитаре и очень быстро научился.
И, зная с колыбели весь репертуар Вертинского, развлекал новых друзей его песнями.


- С чего же все началось?
- С Высоцким мы окончили вузы одновременно, он - Школу-студию МХАТ, а я - МИСИ им. Куйбышева. Я работал на стройке газового кольца вокруг Москвы. Не виделись целый год, и когда встретились, вдруг услышал "Синие, зеленые, желтые, лиловые".

Это были его первые песни. Он сделался центром внимания, все девочки были его.

А я из белой зависти сочинил "Бабье лето". В самом начале у меня было всего четыре песни: "Бабье лето", "Как у Волги иволга", "За звездами вослед" и "Перекресток". Куда бы мы с Володей ни приходили, он пел свои песни, а потом передавал мне гитару.


Первая песня из моего репертуара быстро разошлась. В 1964 году мне позвонила какая-то женщина и спросила: "Это вы написали строки "Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом?" Я - Тамара Маркова, аккомпаниатор Клавдии Ивановны Шульженко.


Я ехала в электричке, и студенты пели эту песню, но никто не знал автора. Сказали - Евтушенко. Позвонила Евтушенко, он ответил: "Это не я".


Тогда позвонила Рождественскому, он тоже: "Это не я". Кто-то предположил, что по стилю похоже на Булата Окуджаву. Но он сказал то же самое. Автора искали, пока знаменитый конферансье Борис Брунов не сказал: "Так это парень, что за моей дочкой ухаживает. Вот его телефон".


Мы познакомились с Шульженко. Она, уроженка Харькова, с украинским говорком произнесла: "Вы знаете, Игорь, я очень много пела песен о любви, но вам хочу признаться, что ничьи стихи меня так не трогали, как ваши".


Я уехал в Магадан и вернулся в столицу через 4 года. Мой приятель Наум Олев поинтересовался: "Что там с песнями?" А когда узнал, что я стал к ним равнодушен и перешел на гражданско-философскую лирику, убедил меня вернуться.


Олев работал со всеми известными композиторами. Мои стихи "Возвращение романса" ему очень понравились, и он захотел их показать Оскару Фельцману. Наум позвонил ему, говорит: "Вы же знаете "Бабье лето", могу познакомить с автором". "Жду", - послышалось в трубке.


Садимся в такси, приезжаем. Фельцман берет лист со стихами, приговаривая: "Так. Так". Садится к роялю, и через полтора часа музыка была готова.


Как только песня появилась в исполнении Муслима Магомаева, я сразу стал популярным, начал сотрудничать с вокально-инструментальными ансамблями "Поющие сердца", "Добры молодцы", "Красные маки" и "Здравствуй, песня".


- В СССР было столько ярких поэтов-песенников.
- Существовало творческое соревнование с Мишей Пляцковским, Леней Дербеневым, Михаилом Таничем, Игорем Шафераном. Мы все были членами художественного совета, пусть там многое рубили, как, например, первые песни Андрея Макаревича.


Но был подход строгий к стихам, чтобы не было такой абракадабры, как сегодня. А когда все стало на коммерческой основе, это окончательно загубило песню. Мелодия исчезла как таковая, остался речитатив.


- С вами не случалось такого, как с молодым Макаревичем?
- С Давидом Тухмановым мы написали "Старую мельницу", и этот шлягер попал в немилость у композитора Никиты Богословского, который был ярым антисемитом.


Услышав "Мельницу" в передаче "С добрым утром!", он изрек: "Что у вас на радио за жидовские штучки?" Песню сняли с эфира, запретили, но она нашла путь к слушателю.


- Правда ли, что гонорары у песенников в СССР были огромными? Юрий Ряшенцев, написавший, как сказали бы сейчас, тексты к саундтреку "Трех мушкетеров", купил первую машину.

- При советской власти всех редакторов литжурналов вызывали в конце года в ЦК и давали установки.
Поехал туда и поэт Андрей Дементьев, а когда вернулся, с изумлением сказал: "А вы знаете, что Кохановский в десятке самых богатых авторов страны"? У меня отчисления после 1975 года пошли такие, что я мог за месяц купить "Жигули".


- Назовите ваши главные "звучащие" произведения.
- Это "Элегия" ("Где это было? В каком краю, каком столетье..."), песня из фильма "Большое космическое путешествие" ("Ты мне веришь или нет"), "Суженый мой".


- Как вы отпраздновали юбилей?
- Никак! Мне ничего не хочется. Конечно, я дал стихи в "Литературную газету", "МК" и другие издания. Моя старшая сестра - солистка Большого театра. Она на пенсии, ей 89 лет. Я думал, что мы с ней и еще одним приятелем в ЦДЛ отметим. Но сестра сказала: "Нет, не могу, у меня нет сил". Тем более, погода резко меняется, она себя плохо чувствует.


Друзей у меня практически нет. Есть товарищ Андрей Молчанов. Он прозаик, пишет детективные истории. И Алексей Козин, издавший диск с моими песнями "Шуры-муры". Вот и весь круг общения. Я веду очень замкнутый образ жизни. Бывшие друзья ушли. Да их особенно и не было - только творческие связи, а не настоящая дружба, как с Володей Высоцким.


Предлагаем читателям стихотворение из книги  Кохановского "Вечный стимул".
 
Казалось мне, 
                кругом сплошная ночь,
тем более, 
                  что так оно и было.
Владимир Высоцкий
 
Бывает, вспомню Магадан,
где я родился, но и где я
вторично к тридцати годам
свое отпраздновал рожденье,
начав свой путь (почти с нуля)
как журналист и стихотворец,
и мне колымская земля
сказала: "С Богом, иноходец!"
 
Здесь были первые шаги
трудны, но не от гипоксии
в стихии северной тайги
на самом краешке России,
где ветер, вечно груб и шал,
гулял в любое время года,
где не хватало кислорода,
а я свободнее дышал.
 
Здесь посетил меня мой друг,
чье творчество - сама эпоха...
(Ему в то время было плохо -
крепчал поклеп партийных сук.)
Душой творца и скомороха
он принимал иной недуг людской
иль чей-нибудь конфуз
то словно фарс, то словно драму
своей судьбы, избравшей курс
(притом отнюдь не как рекламу)
тот, что держал его на грани
паденья в пропасть грубой брани,
где затаенная хула
всегда обжечь его могла,
как кипяток в закрытом кране.
 
На грани той свой дар взрастив,
канатоходцем без страховки,
рискованно, но без рисовки,
не раз хулителей смутив,
презрев падение с каната,
он шел - в том главный был мотив
его души, его таланта.
 
В том видел главный свой искус
раскованный певец эпохи,
ее почувствовавший пульс,
поднявший истин тяжкий груз,
познавший риска острый вкус,
вдруг оборвавший песнь на вдохе...
 
Я помню, как бродили мы
тогда в весеннем Магадане
среди рассветной полутьмы,
скрывающей от нас в тумане
дома, людей и те года,
что встретим, 
как два сводных брата,
не ведая, где и когда
меж нами клин вобьет неправда.
 
Наговориться не могли,
не допуская, кроме тризны,
что где-то там, в иной дали
вдруг разойдутся наши жизни.
Он будет всюду на виду,
как датский принц на авансцене,
незащищенный, на свету...
 
И славы яркая арена
закружит в замкнутом кругу
той вседозволенности ложной,
где, как в колымскую пургу,
и некогда, и невозможно
взглянуть хоть раз со стороны
на самого себя спокойно...
 
Он, словно в детстве пацаны,
был не способен на такое.
Он словно делался глухим
к звонкам беды, звонкам опасным,
а те, кто был в то время с ним,
поладили с его напастью,
 
заботясь больше о своем
присутствии в ближайшем круге,
чем о пытавшем на излом,
сжигающем его недуге,
с которым биться в одиночку
поэт не в силах был уже
и, может быть, в своей душе
на том бессилье ставил точку.
 
Один лишь Бог его уход
отсрочить мог бы хоть немного,
и сам поэт, ведя свой счет,
с отсрочкой уповал на Бога...
 
Еще, конечно, уповал
на женщину своей судьбины,
он с нею столько раз всплывал
со дна погибельной пучины,
сигналы SOS ей подавал,
как в песне той про субмарину...
Он лишь на Бога да Марину
в своем спасенье уповал.
 
Как в клетке, в суете мирской
он пестовал талант свой редкий,
подняться мог над суетой -
не мог расстаться с этой клеткой.
Я знаю, как он тосковал
о тихом доме, о покое,
но суеты безумный бал
опять захлестывал волною.
Его знак звездный Водолей
адресовал ему, как тосты,
безмерную любовь людей...
 
Чем ночь темней, тем ярче звезды.
И вся грядущая беда
была еще небесной тайной,
когда мы встретились тогда,весной
в далеком Магадане.

Ключевые слова:


Популярное в газете



последние статьи




Сегодня в Генеральной прокуратуре Российской Федерации в торжественной обстановке состоялось награждение лучших государственных обвинителей России.

Всероссийский конкурс проводится с 2012 года. В 2021 году конкурс по приказу Генпрокурора России Игоря Краснова получил имя Олега Тимофеевича Анкудинова, который на протяжении двух десятилетий руководил... Подробнее


На основании обвинительного вердикта коллегии присяжных заседателей вынесен приговор по уголовному делу об убийстве, угоне автомобиля и укрывательстве преступления

Коллегией присяжных заседателей вынесен обвинительный вердикт.... Подробнее