«у меня был лучший
отец на свете!»
Однажды я прочитала, что мать Максимилиана Волошина запрещала будущему великому поэту две вещи: много есть (он был склонен к полноте) и быть таким, как все. И сразу вспомнила о своем отце…
С детства он оставлял за мной право быть самой собой. Я выбирала все сама: университет, будущую профессию, Крайний Север, который полюбила еще в школе, начитавшись Джека Лондона.
Я была папиной дочкой. Любимым «поскребышем». Помню, как меня, маленькую, отец «привозил» вплавь на «необитаемый остров» – песчаную отмель посреди реки, где мы разводили небольшой костерок и жарили на нем картошку с салом.
Яркое солнце, бездонное синее небо, чистая, чуть теплая вода, сыпучий песок под ногами. Все сияло, радовало, от восторга хотелось кричать! Рядом с отцом было так хорошо!
Каждое лето мы ездили с ним в его родную деревню, к бабушке Ганне. Школьные каникулы пролетали там быстро и весело.
Деревенские бабки, увидев меня, говорили: «Надо же, как на Мишу похожа». Для них мой папа Михаил Захарович Богданов был просто Мишей, мальчиком из многодетной семьи, отец которого погиб под Кенигсбергом весной 1945-го…
Я часто думала о том, кем мог бы стать мой отец, если бы не война. Учителем истории, которую очень любил, инженером, а, может, плотником – у него были золотые руки: плел корзины, мастерил черенки лопат, грабель, вырезал из дерева трубки очень красивые..?
Когда отгремела Великая Отечественная, отцу исполнилось шестнадцать. До войны он успел закончить пять классов. А потом надо было помогать матери по хозяйству, растить младшего брата и трех сестер.
Он всегда очень много работал – и в деревне, и в городе. И работа была тяжелой – строителя, грузчика на цементно-шиферном заводе.
Когда выросли брат и сестры, родились свои дети – три дочки, хотя папа так мечтал о сыновьях! И снова – работа, работа, работа – чтобы поднять нас на ноги, воспитать, выучить.
Из трех дочерей я была похожа на отца больше всех. «Счастливой будешь», – пророчили соседи.
А я уже тогда была счастливой – у меня был лучший отец на свете – самый любящий, самый добрый, все понимавший, никого не осуждавший, ни о ком не говоривший плохое. Он всем все прощал.
И мне тоже прощал мои дерзкие выходки, эмоциональные душевные порывы, мое безрассудство, мой максимализм… Отец меня не пытался переделать, хотя и спрашивал иногда очень строго.
Ругал за выброшенный хлеб – он хорошо помнил голод в войну, когда из лебеды и крапивы варили супы и борщи, когда все время хотелось есть, а хлеб был дороже золота, за поздние возвращения домой от подруг, за невыполненные обещания…
Во время учебы в университете я приезжала после сессий на каникулы домой. На следующий день мы ехали с папой в деревню, а затем шли к сельскому кладбищу среди леса, на котором была похоронена мама – там же спустя несколько лет упокоится и он рядом с ней.
Помню, как однажды зимой разыгралась сильная вьюга, и мы выбирались на дорогу из леса по сугробам. Отец шел, задыхаясь, у него была астма, но подбадривал меня, а мне было очень страшно за него.
Так же страшно было и ему за меня, когда я, отчаянно влюбившись, полетела за своим возлюбленным в Казахстан, никому ничего не сказав. Что пережил мой отец за те десять дней неведения обо мне, представить невозможно.
Когда я появилась на пороге дома, он сказал: «Слава Богу, ты жива». Для него это было самое главное. Все остальное: толки, пересуды не имели для него значения.
Не желая отца расстраивать, я скрыла от него разлетевшиеся по редакциям колымских газет свои письма, в которых писала о том, как давно мечтаю жить и работать на Севере.
А он как будто предчувствовал мой скорый отъезд в далекий край и давал полезные советы. Спустя годы я корила себя, что оставила тогда его одного.
Папа слал мне письма в Омсукчан – любящие, заботливые. Расспрашивал обо всем: как питаюсь, с кем дружу, о чем пишу, какие цены в магазинах, какая погода у нас. Эти письма больно перечитывать и сейчас, спустя 35 лет…
Как он ждал меня в мой первый северный отпуск! Как внимательно выслушивал мои восторженные речи о колымских заснеженных просторах, о золотосеребряных месторождениях, о прекрасных людях, с каким интересом рассматривал привезенные фотографии.
«Пап, ты же приедешь ко мне на Север, да?» Как я хотела, чтобы он увидел Север! Но когда мой отпуск близился к концу, отца не стало.
Стояла солнечная теплая осень, а на душе был гололед. Уезжая из города, в котором прошли мое детство и юность, я уже знала, что не вернусь туда никогда. После ухода отца он стал для меня чужим.
Помню, как на вокзале, в день моего отъезда, откуда меня всегда провожал отец, старушки торговали антоновскими яблоками – мы часто собирали их с папой в саду у тети Нины, как внезапно пошел дождь, и затем в небе появилась радуга.
А дальше – жизнь без отца. Но он не ушел из моей жизни, он всегда со мной. Теперь, когда мне столько же лет, как было ему той прощальной нашей осенью, на многое уже я смотрю его глазами. Воспринимаю мир его душой.
Да святится имя твое, папочка!
Татьяна
БОГДАНОВА
фото: из семейного архива
Фото: из открытых источников
отец на свете!»
Однажды я прочитала, что мать Максимилиана Волошина запрещала будущему великому поэту две вещи: много есть (он был склонен к полноте) и быть таким, как все. И сразу вспомнила о своем отце…
С детства он оставлял за мной право быть самой собой. Я выбирала все сама: университет, будущую профессию, Крайний Север, который полюбила еще в школе, начитавшись Джека Лондона.
Я была папиной дочкой. Любимым «поскребышем». Помню, как меня, маленькую, отец «привозил» вплавь на «необитаемый остров» – песчаную отмель посреди реки, где мы разводили небольшой костерок и жарили на нем картошку с салом.
Яркое солнце, бездонное синее небо, чистая, чуть теплая вода, сыпучий песок под ногами. Все сияло, радовало, от восторга хотелось кричать! Рядом с отцом было так хорошо!
Каждое лето мы ездили с ним в его родную деревню, к бабушке Ганне. Школьные каникулы пролетали там быстро и весело.
Деревенские бабки, увидев меня, говорили: «Надо же, как на Мишу похожа». Для них мой папа Михаил Захарович Богданов был просто Мишей, мальчиком из многодетной семьи, отец которого погиб под Кенигсбергом весной 1945-го…
Я часто думала о том, кем мог бы стать мой отец, если бы не война. Учителем истории, которую очень любил, инженером, а, может, плотником – у него были золотые руки: плел корзины, мастерил черенки лопат, грабель, вырезал из дерева трубки очень красивые..?
Когда отгремела Великая Отечественная, отцу исполнилось шестнадцать. До войны он успел закончить пять классов. А потом надо было помогать матери по хозяйству, растить младшего брата и трех сестер.
Он всегда очень много работал – и в деревне, и в городе. И работа была тяжелой – строителя, грузчика на цементно-шиферном заводе.
Когда выросли брат и сестры, родились свои дети – три дочки, хотя папа так мечтал о сыновьях! И снова – работа, работа, работа – чтобы поднять нас на ноги, воспитать, выучить.
Из трех дочерей я была похожа на отца больше всех. «Счастливой будешь», – пророчили соседи.
А я уже тогда была счастливой – у меня был лучший отец на свете – самый любящий, самый добрый, все понимавший, никого не осуждавший, ни о ком не говоривший плохое. Он всем все прощал.
И мне тоже прощал мои дерзкие выходки, эмоциональные душевные порывы, мое безрассудство, мой максимализм… Отец меня не пытался переделать, хотя и спрашивал иногда очень строго.
Ругал за выброшенный хлеб – он хорошо помнил голод в войну, когда из лебеды и крапивы варили супы и борщи, когда все время хотелось есть, а хлеб был дороже золота, за поздние возвращения домой от подруг, за невыполненные обещания…
Во время учебы в университете я приезжала после сессий на каникулы домой. На следующий день мы ехали с папой в деревню, а затем шли к сельскому кладбищу среди леса, на котором была похоронена мама – там же спустя несколько лет упокоится и он рядом с ней.
Помню, как однажды зимой разыгралась сильная вьюга, и мы выбирались на дорогу из леса по сугробам. Отец шел, задыхаясь, у него была астма, но подбадривал меня, а мне было очень страшно за него.
Так же страшно было и ему за меня, когда я, отчаянно влюбившись, полетела за своим возлюбленным в Казахстан, никому ничего не сказав. Что пережил мой отец за те десять дней неведения обо мне, представить невозможно.
Когда я появилась на пороге дома, он сказал: «Слава Богу, ты жива». Для него это было самое главное. Все остальное: толки, пересуды не имели для него значения.
Не желая отца расстраивать, я скрыла от него разлетевшиеся по редакциям колымских газет свои письма, в которых писала о том, как давно мечтаю жить и работать на Севере.
А он как будто предчувствовал мой скорый отъезд в далекий край и давал полезные советы. Спустя годы я корила себя, что оставила тогда его одного.
Папа слал мне письма в Омсукчан – любящие, заботливые. Расспрашивал обо всем: как питаюсь, с кем дружу, о чем пишу, какие цены в магазинах, какая погода у нас. Эти письма больно перечитывать и сейчас, спустя 35 лет…
Как он ждал меня в мой первый северный отпуск! Как внимательно выслушивал мои восторженные речи о колымских заснеженных просторах, о золотосеребряных месторождениях, о прекрасных людях, с каким интересом рассматривал привезенные фотографии.
«Пап, ты же приедешь ко мне на Север, да?» Как я хотела, чтобы он увидел Север! Но когда мой отпуск близился к концу, отца не стало.
Стояла солнечная теплая осень, а на душе был гололед. Уезжая из города, в котором прошли мое детство и юность, я уже знала, что не вернусь туда никогда. После ухода отца он стал для меня чужим.
Помню, как на вокзале, в день моего отъезда, откуда меня всегда провожал отец, старушки торговали антоновскими яблоками – мы часто собирали их с папой в саду у тети Нины, как внезапно пошел дождь, и затем в небе появилась радуга.
А дальше – жизнь без отца. Но он не ушел из моей жизни, он всегда со мной. Теперь, когда мне столько же лет, как было ему той прощальной нашей осенью, на многое уже я смотрю его глазами. Воспринимаю мир его душой.
Да святится имя твое, папочка!
Татьяна
БОГДАНОВА
фото: из семейного архива
Фото: из открытых источников
Ключевые слова:
Популярное в газете
Популярное в газете
последние статьи
последние статьи